Форум » Фанфики » Солгать не сможет... » Ответить
Солгать не сможет...
Светик: Честно говоря, не думала, что напишу еще по "Не покидай...", но внезапно, как говорится, снизошло В общем, вот - родился небольшой фик (на фикбуке висит, пусть и тут будет). Название: Солгать не сможет... Фэндом: Не покидай... Рейтинг: G Жанры: Драма, AU Предупреждения: OOC Размер: Мини
Ответов - 9
Светик: Я думаю с тоской, Что мне сейчас, без этих писем, пусто… Без этих белых лепестков Такого подлинного чувства… Теперь себе я не прощаю Того, что красоту любила я не ту… Э. Ростан «Сирано де Бержерак» 1. Платья, накидки, костюмы для верховой езды, шляпки, ленты, сорочки, чулки и даже белье, — все это сейчас было свалено кучей на полу. Оттилия оглядела небольшой кофр, стоящий у кровати, усмехнулась и нервно хрустя костяшками пальцев, сердито пнула некстати попавшуюся под ногу туфлю, которая валялась среди остальных ненужных вещей. Скрип открываемой двери прозвучал для Оттилии оглушительным выстрелом. Почти таким же, как тот, что убил несчастную глупенькую служаночку. Впрочем, фельдшер сказал, что она покуда еще жива… Тем лучше для нее. — У тебя все готово? — не оборачиваясь, спросила Оттилия. — Нужно торопиться. — Это правда? — раздался в ответ голос, принадлежавший отнюдь не лакею. Оттилия порывисто обернулась. Тяжело дыша и сжимая в волнении кулаки, Патрик смотрел на нее горящими праведным гневом глазами: — Все это правда?! — Если вы о том давнем заговоре, то… — Нет! — выкрикнул он и тут же отвернулся. — Заговор меня уже не интересует. Мне нужно знать одно: то, что я только что узнал, пусть и невольно, и то, на что он намекал… буквально на днях. Тогда, помните? Она помнила. Неделю тому назад, когда Патрик еще не мог говорить, во дворец доставили двоих нарушителей общественного порядка. Давиль вызвал, как обычно, жену к себе в кабинет. Она не понимала, почему он не может обойтись без ее присутствия, ведь всякому ясно, что не место женщине в рабочем кабинете супруга. Тем более, когда он допрашивает преступников. Однако, канцлер всегда настаивал, чтобы она присутствовала. Может быть, потому, что Оттилия всегда чутко подмечала настроение допрашиваемого, и когда видела, что он уже готов сломаться, просто клала руку мужу на плечо (он обычно выходил из себя, принимался угрожать подозреваемым, запугивая каторгой и смертной казнью) и тихо говорила: — Ну что ты, Давиль, к чему такая суровость? Этот бедняга ведь не виноват, он просто… совершил ошибку. Все мы ошибаемся, правда? Но он, уверена, готов раскаяться и помочь нам. Ведь так? В восьми из десяти случаев это срабатывало, и подозреваемый, послав ей благодарный взгляд, заламывал руки и каялся в своих заблуждениях, выдавая всех сообщников. Но на сей раз случай оказался тяжелым: то самое исключение, что подтверждает правило. Двое студентов, которых арестовали за то, что им хватило ума распевать в трактире песни, высмеивающие королевскую власть, упорно молчали, отделываясь одним лишь: «Нет. Не мы. Не знаем.» Давиль мог сколько угодно топать ногами (верный признак того, что он окончательно вышел из себя), кричать, что Остров Берцовой Кости по соплякам плачет, и тому подобное. Эти двое лишь ехидно улыбались. Давиль махнул рукой и распорядился отправить строптивых мальчишек в подземелье. — Дней на пять. А потом продолжим нашу беседу, — осклабился он. — Чертовы упрямцы! — выругался он, когда студентов увели. — Что ты об этом думаешь? — повернулся он к ней. — Если это действительно их стихи, — пожала плечами Оттилия, — или они знают, кто их сочинил, то сломаются. Рано или поздно это произойдет. — Еще бы они не знали! — всплеснул руками Давиль. — И ты это знаешь. И я знаю! Но ничего не могу сделать, потому что до сих пор не поймал его за руку! Впрочем, если и поймаю, то вряд ли что-нибудь смогу сделать. Оттилия взяла со стола смятый листок, расправила его и медленно прочла вслух: — Ни смысла и ни лада, И дни как решето, Но что-то делать надо, Хоть неизвестно что. Ведь срок летуч и краток, Вся жизнь — в одной горсти, Так надобно ж в порядок Хоть душу привести. Давайте что-то делать, Чтоб духу не пропасть, Чтоб не глумилась челядь И не кичилась власть.* — Возмутительно! — вновь воскликнул Давиль. — Знакомый почерк, — усмехнулась она. — Нетрудно догадаться. — Гаденыш! — выплюнул канцлер. — Всему свое время, — мягко проговорила Оттилия, — когда-нибудь ты до него доберешься. Когда они уже направлялись к себе, на пороге столкнулись с Патриком. С неприкрытой ненавистью он смотрел на Давиля. Казалось, еще немного и набросится на своего «дядюшку». — Что, Патрик, — протянул Давиль, — заблудились в трех соснах? Вы редко бываете в этой части дворца, что неудивительно. Ах, теперь я, кажется, понял! — покачав головой добавил он. — Вы узнали… про те стихи, верно? Да, их авторов поймали. — Они нарушили закон, — поддакнула мужу Оттилия. — А он хитер, — продолжал Давиль. — Настоящий автор (ведь эти фигляры — просто ничтожества, они пляшут под чужую дудку), хитер. Но не хитрее меня, поверьте. Я насквозь вижу, кто этот автор. И что он — копия своего родителя! — Давиль! — одернула его Оттилия. Патрик развернулся, схватился рукой за горло, будто ему вдруг стало душно рядом с ними, и бросился бежать. — Что он тогда говорил про моего родителя? — продолжал допытываться Патрик. — Только не говорите, будто вы ничего не знаете, — он вдруг подался вперед и грубо схватил ее за руку. — Вы все знали с самого начала, вы были его правой рукой, глазами и ушами! И вы мне все расскажете, иначе я прикажу казнить вас прямо сейчас! — Во-первых, — Оттилия резко отдернула руку, — извольте успокоиться и сменить тон… ваше высочество! Во-вторых, что вы хотите узнать? — Перестаньте прикидываться! — скривился Патрик. — Я и не думала. Или вы забыли, что «ощутивший запах розы, солгать не сможет никогда»? Ведь так поется в вашей песенке? — Он сказал тогда, что автор стихов — копия своего родителя, — тихо и как-то обреченно произнес Патрик. — Да. Анри Второй ведь был вашим родителем. Никто и никогда не сможет в этом усомниться. — Но он не писал стихов! — Не писал. Писала Эмма, — улыбнулась Оттилия. — Она стеснялась этого, не знаю уж почему. И ее муж придумал эту шутку: читал ее стихи придворным, говоря при этом, что сочинил их он сам. — Так значит… — Да, Давиль имел в виду именно это! — Неправда! Я нашел его письма.- голос Патрика чуть дрогнул. — И там… — Какие письма? — а вот голос Оттилии на сей раз изменил ей, прозвучав хрипло и глухо. 2. Лакей волоком вытащил тело канцлера из зала, закатав его перед этим в ковер. Жак и Марта вместе с фельдшером, который по обыкновению лечил захворавших слуг, и который не успел еще сбежать, хлопотали возле Марселлы. Казалось, еще не все потеряно, и возможно она будет жить. Король тяжело поднялся, держась за сердце, позвал дочь: — Альбина, ты… помоги мне, дочка! — Что такое? — встревожилась принцесса. Она вытерла глаза и подошла к отцу. — Помоги мне до покоев дойти. Что-то я… тяжело мне! Тяжело… Альбина, взяв отца под руку и бормоча слова утешения, повела его вон из зала. Патрик же, точно сомнамбула, пошел вслед за ними, но когда король с дочерью направились вверх по лестнице, он передумал и пошел в другую сторону. В кабинете канцлера царил полнейший разгром, и Патрик удивился, поскольку прежде такого никогда не случалось. Канцлер терпеть не мог, если чернильница стояла чуть в стороне, всего в нескольких миллиметрах от того места, где он ее поставил. Ящики стола были вынуты и валялись на полу, а рядом — несколько обрывков и смятых бумажек. Сам не зная, почему он это делает, Патрик поднял их, разгладил, принялся читать. «Я знаю одно: буду любить одну тебя. Всю жизнь! — прочитал Патрик на первом обрывке. — Что бы ты ни говорила, я не верю. Не для того… Тем стихам цены нет, и я знаю…» Второй обрывок, совсем крошечный, был исписан с двух сторон красивым витиеватым почерком: «… ничего не значила. Анри — мой муж, и ты должен знать… Да и ты… Моего ребенка… Не его отец…» А на обороте все тем же красивым почерком были написаны стихи: Обида на судьбу Бывает безутешна: За что карает нас Ее слепая плеть?! Не покидай меня, Заступница Надежда, Покамест ты со мной, Возможно уцелеть. Бывает, тьма царит, И власть ее безбрежна… А свет — он только там, Где улыбнулась ты! Не покидай меня, Любимица Надежда! ** Патрик в задумчивости повертел листок в руках… Странно, подумалось ему, стихотворение будто не закончено, обрывается на середине. Затем Патрик заглянул под стол и обнаружил там потрепанную тетрадь. Он достал ее, раскрыл и принялся читать. Опомнился он, когда за окном уже стемнело, а дневник канцлера был прочитан от корки до корки. Строго говоря, в эту тетрадь он, судя по всему, записывал неотложные и важные задания, которые следовало выполнить, чтобы не забыть чего-нибудь ненароком. Время от времени эти указания перемежались воспоминаниями, с которыми, судя по всему, он также не хотел расставаться. 3. Граф Давиль любил хорошую поэзию. С самых юных лет он восхищался теми, кто способен был «в одном мгновенье видеть вечность»*** и несколькими фразами выразить то самое сокровенное, что таилось в душе. Он пробовал писать сам, но увы, быстро понял, что ему не хватает таланта, стихи получались пустыми и невыразительными. Во всяком случае, именно так сказал ему однажды пожилой профессор словесности. Потом старик утешил его, сказал, вовсе не беда, если не досталось тебе этого поистине волшебного дара, и ты не можешь творить сам. Зато ты сможешь научиться по-настоящему ценить то, что создали другие. Вот он, старый профессор Дидье, знает толк в настоящих стихах, и если юный граф пожелает, то он и его обучит этому. С того дня, кроме юриспруденции, граф Давиль в свободное время посещал в университете и лекции старого Дидье. Он научился превосходно разбираться в литературе и стихосложении, и даже написал несколько статей, посвященных этому вопросу. О нем узнали и заговорили, и молодой король Анри, такой же ценитель и знаток поэзии, приблизил его к себе. Граф Давиль был зван на все поэтические вечера, устраиваемые королем. Однажды Анри Второй прочитал придворным стихотворение, которое покорило всех превосходным слогом, образами, мелодичностью, — словом, это был поистине маленький шедевр. Король сказал, что это его собственное скромное творение, и все придворные принялись громко аплодировать. После этого король частенько читал свои стихи, и все они были один лучше другого. Правда, немного удивляло то, что ни одно из них не было посвящено возлюбленной короля, юной герцогине Эмме, дочери одного из самых родовитых вельмож королевства. Да и о любви вообще король почему-то писал мало. Но с другой стороны, у каждого поэта свои излюбленные темы. Вот и у Анри был лирический герой, который больше всего ценил в людях преданность и верность, а еще — обожал свою семью. Этому и были посвящены его стихотворения. А вообще… Эмма была, конечно, миловидной девушкой, тихой, скромной и застенчивой, но ничего особенно выдающегося в ней не было. Даже странно, что король влюбился в нее, а не в одну из ее младших сестер. Флора и Оттилия были настоящими красавицами, каждая на свой лад: цветущая, голубоглазая блондинка Флора — беспечная, веселая хохотушка; и статная, сероглазая шатенка Оттилия — строгая и серьезная. Давиль был представлен всем трем девушкам, несколько раз, на королевских балах, танцевал с ними, перекинулся парой фраз и возможно, больше и не вспомнил бы о них, если бы они больше не увиделись. Вскоре король женился на Эмме, и именно на свадебном балу случилось непредвиденное. Майор Теодор, сын бравого генерала Антуана, хватил лишку. Вроде бы с кем не бывает, но Теодор распустил язык и принялся нести околесицу. Дескать, король-то наш враль, каких мало, да и молодая жена ему под стать. Друзья его смеялись, благо сами были навеселе, но Давиль, услышав это, схватил майора за руку, отвел в укромный уголок и попытался воззвать к его совести. — Вы же позорите и себя, и короля, и его невесту! Да и свою нареченную — тоже. Теодор тогда как раз посватался к Флоре. — Да ну чего ты, Давиль! — отмахнулся Теодор. — Все равно когда-нибудь узнали бы. Не умеет он стишки-то писать, это все женушка его! — Даже если и так, — прошептал ему на ухо Давиль, — это не ваше дело! И вообще, проспитесь лучше, дорогой майор, — прибавил он чуть громче, — тогда вам не будет мерещиться такая чушь! — Вы правильно сделали, — услышал он позади себя голос, уже после того, как раскрасневшийся Теодор был вынужден уйти с праздника. — Если бы его величество услышал, то был бы скандал. Давиль обернулся и увидел младшую сестру королевы. Оттилия внимательно смотрела на него, плотно сжав губы. — Так это… правда? — шепотом спросил он. Оттилия пожала плечами: — Раз уж Флора растрепала этому недоумку, простите за выражение… Глупо отпираться. Да, это все Эмма. Но она, знаете ли, стесняется, поэтому они и придумали такую шутку. — Забавно! — усмехнулся канцлер. — Да, вы правы. Так началась их дружба с Оттилией. Как оказалось, она во многом похожа на него, в частности же — она столь же прекрасно разбиралась в поэзии. Они провели с ней немало часов, обсуждая новые творения Эммы (для всех остальных — его величества короля Анри) и других поэтов. Самое же удивительное: Эмма начала вдруг писать о любви. И эти стихотворения были еще лучше и глубже тех, что она сочиняла раньше. — Что же тут удивительного, — сказала ему Оттилия, — она без памяти влюблена в его величество. С каждым днем она влюбляется в него все больше, чувства их крепнут, и это отражается в стихах. — Да, — согласился Давиль, — но знаете, меня поражает, что в ее стихах сквозит такая неприкрытая грусть. Будто бы любовь ее безответна. — Да нет, — улыбнулась она, — это просто… художественный образ. Однако же, Давиль смотрел теперь на ее величество иначе. Он понял вдруг, как она прекрасна, пусть даже внешне она уступает сестрам, но ее красота гораздо ценнее. Внешняя красота недолговечна, а вот красота души вечна. Если бы он только мог, то сам написал бы ей стихи, где рассказал бы об этом. Но стихов он писать не умел, поэтому набрался смелости и сказал все королеве на словах. Она смутилась, но после поблагодарила его, заметив, что ей чрезвычайно приятна оценка такого знатока поэзии, как он. С той поры он почти позабыл о ежевечерних разговорах с Оттилией, поскольку старался улучить свободную минуту, дабы увидеться с Эммой. А потом была та их единственная ночь. Они оба, честно говоря, и сами не поняли, как это произошло. Эмма была такой грустной, все вздыхала, повторяя, что король очень недоволен ею. Прошло почти два года со дня их свадьбы, а наследника нет как нет. У Теодора с Флорой недавно родилась дочка, и король теперь ходит мрачнее тучи. Его первая жена скончалась от сильной простуды, которую подхватила на королевской охоте, и умерла, так и не родив Анри ребенка. Они были женаты к тому времени уже целых пять лет, и если бы не это печальное событие, король непременно бы с ней развелся. И вот теперь то же самое происходит с Эммой. — Он любит вас, — пытался утешить ее Давиль. — Но наследник для короля — превыше всего! — ответила она и расплакалась. — Я даже и стихов уже не пишу, просто не могу! — всхлипнула она. И это было правдой, поскольку его величество давно уж не баловал придворных «своими» новыми творениями. Давиль крепко, изо всех сил, обнял ее, прошептал еле слышно: «Люблю!..» Эмма вскинула голову, и единственное, что врезалось ему в память — это ее блестящие от слез глаза. А потом он помнил только, ее губы, которые оказались так близко от его собственных… Утром он проснулся в комнате один. Два дня кряду ее величество избегала его, хотя Давиль из кожи вон лез, старался увидеться с ней хотя бы ненадолго. Когда же ему удалось улучить минуту, застав королеву в саду, он спросил у нее только лишь одно: почему она тогда ушла, ничего ему не сказав на прощанье. — Я не понимаю, граф, — холодно взглянула она на него, — о чем вы изволите говорить. — Неужели? — усмехнулся он. — А я думал, что мы… — И совершенно зря! — оборвала его Эмма. — Ничего не было! И быть не могло, граф, вы слышите меня? Забудьте обо всем! Она развернулась и ушла, не сказав больше ни слова, звук ее шагов еще долго звучал у него в ушах. Он даже не заметил, как к нему подошла Оттилия. — Что-нибудь случилось, граф? — спросила она. И он, не в силах больше молчать и хранить тайну дальше, выложил ей все начистоту. — Тяжело обманываться в людях, — тихо проговорила Оттилия, когда он закончил. — Да, — согласился он, — вы правы. Он внимательно посмотрел на нее, отметив, как потемнели вдруг ее глаза: — Уж я-то знаю, — так же тихо произнесла она. Он улыбнулся и пожал ей руку, отметив, что ее пальцы были почему-то такими горячими, словно у нее лихорадка… Через два месяца весь двор радостно гудел, обсуждая последние новости: королева понесла. Наконец-то Анри Второй перестал хмуриться и устроил на радостях пир на весь мир, пригласив придворных, а заодно и бродячих артистов, чтобы было кому, как он выразился, веселить народ. Давиль же похолодел, узнав об этом. Потом, в течение всего срока, пока королева ждала ребенка, он производил подсчеты. Когда же Эмма родила, ему окончательно стало не по себе. Все сходилось. День рождения принца Патрика отчетливо свидетельствовал, что зачат он был примерно в то самое время, когда Давиль встретился с ее величеством. Той ночью, когда он утешал ее, просил не плакать, говоря, что король никогда не отправит ее монастырь. Да и потом, у Анри не было детей от первой жены, и Эмме в течение долгого времени не удавалось забеременеть от него. А стоило ей изменить мужу с другим, как результат не заставил себя ждать. Не выдержав, Давиль написал королеве письмо, в котором не сумел удержаться и вновь принялся уверять в своей любви. Она ответила ему довольно резко, припугнув, что если он еще раз посмеет докучать ей, то она пожалуется королю и обвинит Давиля в домогательствах. И уж тогда не миновать Давилю Острова Берцовой Кости. Что же касается принца, то его отец — Анри. Эмма уже была беременна, когда случилась та глупая интрижка. Да, так и написала — глупая интрижка. Ему нужно все забыть и заниматься своей жизнью. А на обратной стороне письма Давиль обнаружил стихотворение о надежде. Он перечитывал его много раз, выучил наизусть, и потом хранил этот листок всю жизнь. Тем более, как оказалось, это было последнее стихотворение Эммы. Больше она с тех пор не написала ни одного… Через неделю после получения письма королевы Давиль сделал предложение Оттилии. К чему тратить время попусту, подумал он, лучше жены ему не найти. Оттилия — его единственный, по-настоящему преданный друг. Она согласилась, сказав, что он прав. Они — лучшие друзья, и им будет хорошо вдвоем. Стоит заметить, что он ни разу не пожалел о своем выборе. Ко всему прочему, женитьба на сестре королевы подарила ему должность канцлера, сделав таким образом вторым человеком в государстве. Несмотря ни на что, Давиль время от времени принимался пристально разглядывать принца Патрика, гадая, солгала Эмма или нет. Иногда ему казалось, что Патрик похож только на нее, иной раз он видел в нем какие-то свои черты, а иногда принц представлялся ему копией Анри Второго. — К чему так себя изводить? — твердила ему Оттилия. — Ты все равно не узнаешь правду, поэтому остается смириться с тем положением вещей, который мы имеем сегодня. Он раздражался, отмахивался от нее, мол, она ничего не понимает, хотя в глубине души признавал правоту жены. А вскоре случилось то, что случилось… Началось все с того, что Анри фактически отстранил его ото всех дел. Сначала он не принял проект Давиля по введению нового налога, потом отказался от проекта постройки нового приюта для сирот, который хотели устроить несколько знатных семейств. Это канцлера, к слову сказать, удивило до крайности, поскольку король всегда поощрял благотворительность. Затем король, даже не поставив его в известность, пригласил ко двору Жан-Жака Веснушку и его жену, и начались бесконечные празднества и театральные представления. Казалось, больше Анри Второго ничего не интересовало. Стоит заметить, пьесы Веснушки и его песни сами по себе были неплохи, у него явно был талант к сатире. Но иной раз он слишком жестко высмеивал придворных. Уж на что Теодор, ставший к тому времени полковником, был глуповат, да и то понял, что над ним в открытую потешаются. Да и самому Давилю изрядно доставалось: Веснушка высмеивал его угрюмость, нелюдимость и бережливость, которую он называл скаредностью. Иной раз хотелось схватить все марионетки этого шута, да и бросить в огонь. Вместе с шутом. А вот сказка и песня о Волшебной розе ему удались. Интересно, если бы расцвела такая роза, заставила бы она Эмму сказать правду? То, что Анри готовит указ о его отставке, канцлеру донес верный слуга, который был при нем еще с тех времен, когда он посещал лекции старого профессора Дидье. — Но за что?! — воскликнул он в негодовании. — Не могу знать, — пожал плечами лакей. — Король только сказал своей жене, что отправляет вас и госпожу Оттилию в ссылку. На Снежные острова. Давиль вздрогнул: Снежные острова — это самая отдаленная провинция, до них целый месяц пути. Там практически все время идет снег, лето длится всего несколько недель. Да и летом-то оно называется лишь потому, что становится чуть теплее, чем обычно. Если его вышлют туда, обратного пути уже не будет. — Он говорит также, что ты присвоил изрядную сумму денег из казны, — сказала Оттилия, присутствовавшая, как обычно, при этом разговоре. Это правда? — Откуда ты узнала? — изумился он. — Не только твой шпион умеет подслушивать, — пожала она плечами. — Так это правда? Давиль опустил глаза. Да, время от времени он позволял себе, так скажем, несколько вольно обходиться с финансами, но… как мог король узнать об этом, ведь все расходные книги были в порядке? Если только… — Теодор? — прорычал он. Оттилия кивнула: — Ему совсем нельзя пить. Он снова распустил язык. Но дело даже и не в этом. Это она хочет избавиться от тебя раз и навсегда. — Кто? — быстро спросил он. — Эмма, — спокойно отозвалась Оттилия. — Ведь тебе известно, что она солгала… тогда. — Нет! — выдохнул он. — Да ты и сам это знаешь, — она крепко сжала его руку. — Кроме того, ты не можешь не видеть, что… — Перестань! — Я могу замолчать, Давиль, но от этого ничего не изменится! — ее глаза вдруг гневно сверкнули. — Посмотри правде в глаза: она просто воспользовалась тобой, чтобы удержать при себе мужа! — Оттилия… — Да! Использовала тебя, как изволит выражаться наш милейший полковник Теодор, словно жеребца-производителя! А потом решила выкинуть, точно кожуру от апельсина. А ты до сих пор еще вздыхаешь по ней. Давиль изумленно смотрел на жену, удивляясь, как это раньше ему никогда не приходило в голову, что она попросту ревнует. Но он поспешил поскорее закончить разговор, ему не хотелось вновь ворошить прошлое. План родился сам собой. Ему до смерти надоело быть на вторых ролях, да еще и терпеть, к тому же, чтобы из него делали идиота. Ни королю, ни даже Эмме он не мог простить подлости и обмана. Ведь Оттилия, как там ни крути, права. Что ж, все будет просто: Анри отправится к праотцам, а на трон сядет Патрик. Эмме придется смириться с тем, что он будет держать власть в своих руках. Именно Давиль станет регентом, и Эмма вынуждена будет согласиться. Иначе все узнают, что Патрик — всего лишь жалкий бастард (удивительно, но злясь на Эмму, Давиль поневоле злился и на ребенка и не считал его своим сыном). И тогда уже на троне воссядет ближайший родственник Анри по мужской линии, то есть милейший полковник Теодор, который приходился королю дальним родственником. Если она не конченная дура, то согласится. Ему нужны были надежные сообщники, поэтому, помимо, разумеется, Оттилии, которая поддержала его, пришлось привлечь и Теодора. — Это правильно, — согласилась Оттилия, — ведь за полковником (каким бы дураком он ни был) стоит армия. Его поддержка нам необходима. Давиль понятия не имел, что в Кабаньем Логе пошло не так. Но когда раздались выстрелы и крики, то он увидел, как первой на траву около палатки упала Эмма, а затем уже, следом на ней — король. Теодор при помощи Веснушки подхватил на руки маленького принца, подсадил его на коня… Кто о чем, а милейший свояк в первую очередь думал о сохранности королевских жеребцов. Что ж, как оказалось, он был прав, один из жеребцов как раз пригодился: довез мальчика во дворец. Нанятые разбойники, как Давиль потом выяснил, просто начали палить, как придется. И Эмму убило шальной пулей. Странно, но он почти ничего не почувствовал, разве что… облегчение. Выходит, он и в самом деле больше не любил ее, и от этой мысли Давилю стало немного легче. Мальчик выжил, три дня пролежав в горячке, но лишился голоса. Он больше не говорил, и кажется, ничего не помнил. — Это даже к лучшему, — вздохнула Оттилия. — Но теперь он не станет королем! — досадливо поморщился Давиль. — Он ведь нем. — Что ж, значит, не суждено, — отозвалась Оттилия, и почему-то в ее голосе послышалось злорадство. — С ним, — тут же быстро прибавила она, — все будет хорошо. Флора обещала позаботиться о племяннике. Теодор, как и полагается, стал королем, Давиль же так и остался канцлером, заверив свояка, что во всем поможет ему нести тяжелое бремя власти. В самом деле, всем придворным было сказано, что принц погиб вместе с родителями, а королева Флора взяла на воспитание бедного сироту. Пришлось, конечно, постараться, дабы сохранить тайну, но оно того стоило. Патрик рос бедным родственником, королевским воспитанником, а канцлер регулярно выделял ее величеству изрядную сумму на его содержание и воспитание. Он по-прежнему нет-нет, да присматривался к мальчишке, пытаясь все же понять, врала ему Эмма или нет. Впрочем, чем больше проходило времени, тем реже Давиль думал об этом. Какая теперь разница, ведь Патрик давно уже вырос, и он никогда не узнает того, кто был его отцом, мнимым ли, родным ли, — все равно. В одном только можно было быть уверенным: Патрик похож прежде всего на свою мать, и именно от нее он унаследовал поэтический талант. Канцлера бесили стихи Патрика, в которых он в духе незабвенного Веснушки высмеивал короля, а вместе с ним и того, кто стоял за троном. Но все же, стоит признать, мальчишка чертовски талантлив, глупо отрицать очевидное! — Весь в маменьку, — сказал он жене. — Да уж! — усмехнулась в ответ Оттлилия. А еще ему подумалось: все же хорошо, что студенты не выдали Патрика… Откуда взялась чертова роза, Давиль не понял, но появление этого мерзкого цветка в мгновение ока разрушило все, что было можно и нельзя. Все рухнуло в одну секунду! И исправить уже было ничего нельзя. Патрик обрел голос, пожалуй, только это могло бы хоть чуть обрадовать. Но увы, когда им пришлось столкнуться лицом к лицу, Давиль уже ничего не мог объяснить Патрику, слишком сильна была ненависть, с которой он смотрел на него. Неприязнь, что принц испытывал теперь к нему была, если подумать, во многом заслуженной, а на самый важный разговор уже не осталось времени. Вернее, время было упущено навсегда. А выстрел в Марселлу похоронил последнюю возможность. Давиль хотел уничтожить розу от безысходности, а кроме того… к чему скрывать, он просто испугался, что настоящая, подлинная не правда даже, а истина, вдруг сама собой станет известна. Нет, он боялся вовсе не того, что Патрик узнает о том, что он придумал план убийства Анри и Эммы. Он боялся узнать, что Эмма сказала неправду. И все его сомнения на протяжении этих долгих лет были напрасными. Выдержит ли Патрик эту правду, — вот в чем вопрос. За себя он мог сказать уверенно: нет. Не сможет он этого вынести. Именно поэтому Давиль с такой легкостью принял из рук верного лакея яд.
Светик: 4. — Вот эти бумаги, — Патрик протянул ей старые письма и потрепанную тетрадь. — Все, что он здесь писал… это правда? Оттилия молча протянула руку, взяла у Патрика старые письма и дневник и, недолго думая, швырнула в огонь. Затем она какое-то время смотрела на то, как огонь пожирает старую ветхую бумагу, превращая ее в пепел и повернулась к Патрику. — А тебе и в самом деле нужна правда, Патрик? — глядя на него в упор спросила она. В глазах мальчишки отразился неприкрытый ужас, который спустя несколько мгновений сменился тоской и отчаянием: — Правда всегда лучше лжи, — неуверенно проговорил он. — И что ты станешь делать, когда узнаешь ее? — все так же, не сводя взгляд с племянника спросила она. — Твое отношение к существующему положению вещей изменится? Ты… перестанешь любить своих родителей, а главным образом того, кто для всех был и остается твоим родным отцом? Сразу же полюбишь и примешь другого? Патрик энергично замотал головой: — Нет, не в этом… Оттилия вздохнула: — Все это ложь, Патрик, — твердо произнесла она. — Он сам не знал всей правды до конца. Твоя мать, моя сестра… это была всего лишь глупая шутка с ее стороны. Возможно, даже слишком жестокая. Она призналась мне тогда, много лет тому назад. Ей не нравился докучливый поклонник, который слишком досаждал ей. К тому же, она была замужем. Вот она и решила проучить его: встретилась с ним, предложила выпить вина, подсыпала снотворное. Думала, он обидится на нее, возненавидит за жестокий розыгрыш. Но он… каков романтик! — подумал, будто все было. Потом, вот именно в этом письме, она убедила Давиля, предоставила доказательства… Ты — сын короля Анри, Патрик. Не сомневайся в этом. Видишь, Давиль поэтому и порвал письмо, потому что… наверное, ему хотелось, чтобы все было правдой. Но это не так. — Вы уверены? — Абсолютно! От меня Эмма ничего не скрывала, мы с ней были в те времена довольно-таки дружны. — Благодарю, — кивнул он, — это все, что я хотел знать. А теперь… делайте что хотите! Он вышел, хлопнув дверью, а Оттлилия, вздохнув с облегчением, опустилась на постель. Видимо, время голубой розы вышло, и она окончательно выдохлась. Иначе Оттилии не удалось бы сейчас солгать, да еще так вдохновенно. Весь вечер вчера она боялась, что волшебный цветок заставит ее заговорить, но слава богу, все, включая Давиля, были слишком озабочены тайной происхождения Патрика, поэтому ее никто ни о чем не спросил. Она промолчала, и ей удалось сохранить тайну. Хотя ей иной раз очень хотелось выложить все мужу начистоту. С самого дня свадьбы она мечтала, что однажды все же решится сказать правду, то-то он посмеется. Но потом ей казалось, что это совершенно ни к чему. А после смерти Эммы это и впрямь стало бессмысленным. Эмма влюбилась в короля Анри с первого взгляда, и ей очень хотелось привлечь его внимание. — О, если бы я только умела писать стихи! — как-то раз воскликнула она. — И что тогда? — удивленно взглянула на нее Оттилия. — Ты понимаешь, — ответила Эмма, — его величество — знаток и любитель поэзии. Он привечает артистов и поэтов, а если вдруг окажется, что одна из придворных дам умеет писать стихи, я… у меня появится шанс! Оттилия усмехнулась и ничего не ответила, а на следующий день вручила сестре исписанный лист бумаги. — Право слово, если бы этим можно влюбить в себя человека, то мне нечего бояться. Старой девой не останусь! — рассмеялась она. В самом деле, чего же проще: она давно уже писала стихи. И ей казалось, что нет ничего лучше этого занятия. — Тилечка! — обрадованная Эмма стиснула ее в объятиях. — Ты мое спасение! С той поры так и повелось: Оттилия писала для сестры стихи, та отдавала их Анри; она сказала, что стесняется читать их сама на званых вечерах, и Анри решил выдать их за свои. Оттилии было смешно: если бы вдруг он узнал правду… Но ей в те времена нравилась эта игра. Она-то сама не придавала ровным счетом никакого значения своим стихам, и писала их просто так: ради развлечения, от скуки, чтобы занять время. Ей легко это давалось: она размышляла о чем-то, потом брала в руки перо, и строки рождались сами по себе. А для сестры, как оказалось, стихи имели такое большое значение, буквально вопрос жизни и смерти. А вскоре Оттилия влюбилась. Она могла бы рассказать Давилю, что стихи короля Анри принадлежат ее перу, тем более, Теодор уже выболтал ему секрет, сказав, что за мужа пишет Эмма, но не была уверена, что он поверит. При дворе иной раз шептались, будто они с Флорой завидуют сестриному счастью, и он наверняка слышал об этом. Кроме того, уже тогда он был очарован Эммой. Правда, ее он считал своим другом, говорил, что может на нее во всем положиться, поэтому когда Давиль сделал ей предложение, была на седьмом небе. Оттилия прекрасно понимала: это — самое лучшее, что могло случиться. И только одно омрачало ее счастье: Оттилия прекрасно знала о том, что произошло между Эммой и Давилем однажды ночью. Она случайно нашла его письмо у Эммы на столе (зашла как-то вечерком показать сестре новое стихотворение, оно, правда, было тогда еще незаконченным, Оттилия дописала его позже, но Эмма об этом уже не узнала). У нее оставалась надежда, что Эмма солгала, но когда она увидела ее сына, все сомнения исчезли сами собой. Просто удивительно, всякий раз глядя на Патрика, думала она, как этого не видят все остальные! И прежде всего — сам Давиль. Он ведь до конца не мог поверить, сомневался. Оттилия поругалась с сестрой, заявив, что шутка затянулась, да и вдохновения у нее больше нет. Впрочем, отчасти так оно и было, Оттилия с тех пор писала мало, и ни одно стихотворение ей не нравилось. Многое она попросту уничтожила, сожгла в печке, а все остальное тщательно прятала и никому не показывала. И чем больше проходило времени, тем меньше вдохновения у нее оставалось. Что касается Эммы, то она махнула на сестру рукой, заявив, что ей все равно, и лишь взглянула на нее чуть виновато, будто хотела попросить прощения. Но Оттилия сделала вид, что не обратила внимания… Она пыталась убедить Давиля, что Эмма обманула его, и родила ребенка от мужа. Но вот беда, ей почему-то всегда казалось, что Давиль не до конца верит ей. Самой же главной тайной Оттилии было то, что она лично навестила тех двух преступников, которых Давиль и Теодор выбрали на роль палачей Анри. Она и сама могла бы сделать это, скажем, при помощи яда. И если бы Давиль попросил ее об этом — сделала бы, не задумываясь. Она и без того ненавидела свояка за то, что он относился к ее обожаемому мужу с пренебрежением. А в тот день Оттилия просто напомнила двум головорезам о страшной казни, что ждет их в случае провала. И попросила не жалеть пуль. Даже если рядом с королем будет его жена. Она не знала, просил ли их об этом Давиль, но ей в ту минуту хотелось гарантий. Когда же стало известно, что Эмма погибла вместе с мужем, она первым делом взглянула на мужа. Удивительно, но он, казалось, не выказал никакого сожаления… «Я не любил тебя», — сказал ей на прощание Давиль. И его слова нимало ее не удивили. Она давно знала, что он не испытывает к ней романтических чувств. Его интересовала глубокая, нежная и страстная душа женщины, сочинявшей стихотворения, которые приводили в восторг чуть ли не половину Абидонии. Поэтому-то Оттилия совсем не огорчилась, услышав последние слова мужа. Ведь если вдуматься, он солгал ей, даже несмотря на волшебный аромат розы правды. До старого охотничьего дома Оттилия добралась за четыре часа. Кивнув лакею, выбежавшему на улицу, чтобы встретить ее, она вошла в дом и направилась на второй этаж, туда, где располагалась спальня. Она слышала, как Давиль приказал своему слуге принести яд и подмешать его в вино и угостить Удилака и Патрика. Неужели же, наконец, поверил, — промелькнуло у нее в голове. Но как бы там ни было, она не могла этого допустить, поэтому позвала лакея, забрала у него яд и заменила на сильное снотворное. Когда же лакей и Теодор вынесли спящего мертвым сном Давиля из зала, она, спровадив кое-как дорогого свояка, приказала лакею отвезти мужа сюда, в старый охотничий дом. Оттилия открыла дверь и осторожно переступила порог. Давиль уже не спал, лежал и смотрел в потолок. Должно быть, подумала она, еще слишком слаб, ведь лекарство сильнодействующее, да и доза, судя по всему, была немаленькой. — Оттилия, — тихо произнес он, опуская глаза. Она подошла ближе, присела на край постели и осторожно дотронулась до кончиков его пальцев. — Тшш! — она приложила палец к губам.- Не нужно ничего говорить. Тебе сейчас надо набираться сил. С этими словами она достала из кармана сложенный вчетверо листок. — Возьми. Давиль развернул его, пробежал глазами и удивленно охнул: — Откуда? — Ты дочитал? — вместо ответа спросила она. Он кивнул. Оттилия улыбнулась, наклонилась к мужу, прикоснулась губами к его щеке и тихо, почти еле слышно проговорила ему на ухо: — Не покидай меня, Любимица Надежда, Не прячь под капюшон Прекрасные черты! Победа доброты Не так уж неизбежна: Ей мало наших клятв, Ей много надо сил!.. — Оттилия! — повторил Давиль. Она улыбнулась, глядя ему в глаза, заметив, что они, впервые за много лет, заблестели от непролитых слез.
Светик: ________________________________________________________________________ * Стихотворение Б. Чичибабина (взято из пьесы Г. Полонского «Не покидай…» ** Стихотворение Г. Полонского (взято из пьесы «Не покидай…») *** Цитата из стихотворения У.Блейка
Дакейрас: Как же все запуталось! Куда там Сирано де Бержераку.
rukella: Не зря я внезапно зашла на форум! Думала, что мы уж все варианты перебрали, ан нет! Да как лихо получилось, браво, Светик! Только один вопрос: если Теодор изначально был запланирован в короли, какие могут быть регенты?
Светик: rukella пишет: Думала, что мы уж все варианты перебрали, ан нет! Да я прям и сама не ожидала;)) Спасибо! rukella пишет: Только один вопрос: если Теодор изначально был запланирован в короли, какие могут быть регенты? Тут просто была запланирована такая интрига (ну, у нас же АУшка), что прибить намеревались только Анри, а прЫнца сделать королем малолетним. И воспитывать его уже по своей мерке, как говорится (помнится, некогда у нас тут даже разговор был такой на эту тему, мол, так тоже было бы окнорм), вместо того, чтоб "всех убью, один останусь", отсюда я и танцевала, как грица). Ну а потом уж что-то пошло не так)).
rukella: Светик пишет: Тут просто была запланирована такая интрига (ну, у нас же АУшка), что прибить намеревались только Анри, а прЫнца сделать королем малолетним. И воспитывать его уже по своей мерке, как говорится (помнится, некогда у нас тут даже разговор был такой на эту тему, мол, так тоже было бы окнорм), вместо того, чтоб "всех убью, один останусь", отсюда я и танцевала, как грица). Ну а потом уж что-то пошло не так)). Пардон муа, перечитала и вкурила нюансы))
Вирна: Светик, крутота-то какая, аплодирую стоя! Отличное макраме ты сплела. А продолжение планируется или нет?
Светик: Вирна Спасибо! Продолжение - вроде бы не планировала, но... кто его знает;))
полная версия страницы